«От Астрахани до Владикавказа»

Путевые записки Павла Крушевана о путешествии по Северному Кавказу

У нас есть «История Государства Российского» Карамзина, но не создано подобной ей «Истории Российской империи». Почему?
На протяжении второй половины XIX – начала XX в. прогрессивная русская общественность стыдилась, что она живёт в Империи. Так и повелось, что почти все значительные исследования и описания в области национальных и имперских проблем оказались в руках историков националистического (как потом привыкли говорить — «реакционного») направления.
Павел Александрович Крушеван (1860–1909), выходец из старинной и родовитой бессарабской семьи, переменил много профессий: присяжный поверенный в Кишинёве, сборщик акцизных налогов по южным губерниям России, писатель, журналист. В 1894–1895 гг. он совершил беспримерное путешествие по внутренним губерниям России и дотошно описал его. Написал честно и ненавязчиво, впрочем, не только о том, что видел, но и том, что подразумевалось под таким немодным тогда понятием – национальная жизнь. Рецензии на его книгу путевых очерков «Что такое Россия» были кислыми и неприязненными. Это и не удивительно.
П. Крушеван к тому времени был человеком одиозной репутации: консерватор, монархист, он сотрудничал в одиозной прессе и сам издавал одиозные газеты. Но история не бывает реакционной и прогрессивной, она накапливает частицы бесценного опыта, от кого бы они ни исходили. Путевые очерки П. Крушевана показывают нам Россию конца XIX в. с неожиданной и, как оказалось, очень актуальной для современной России стороны.

21 августа <1896 г.>

Утро. Пассажиры суетятся, укладывая багаж. Выхожу на веранду. Меня обдаёт тёплым дыханием земли. Пароход подходит к волжской дельте, с её двумястами рукавов и семьюдесятью устьями. Вся безбрежная равнина изрезана расползающимися во все стороны широкими реками. Степь и сыпучие пески почти не прерываются. Издали кажется, будто впереди расстилается море волнующейся зрелой пшеницы. <…>

Вдали показывается Астрахань… <…>

Вид города фантастичный; молочно-белый фон водной равнины, окружающей его, придаёт ему какой-то прозрачный и лёгкий колорит. Он будто выплыл из моря на невидимом острове. Над белыми громадами выделяется всё ясней величественная, высокая кубическая масса Успенского собора, построенного при Петре Великом, с пятью зелёными куполами в форме звонков и золотыми макушками. Дальше — ещё несколько церквей, пузатая крыша мечети с четырьмя тонкими минаретами, высокие белые стены Кремля с широкими зубчатыми краями, опять мечеть и караван-сарай. <…>

Теперь Астрахань — большой город, с семидесятитысячным населением, ещё с азиатской физиономией, но с огромным будущим. Торговля с Персией, Кавказом и Азией с каждым годом расширяет её роль как главного порта Каспийского моря. Это уже чувствуется и угадывается за несколько вёрст от города. Такой массы судов, такого леса мачт нет ни в Нижнем, ни в Одессе. Три-четыре версты вдоль берегов тянется беспрерывная флотилия: мачты вырастают со всех сторон, будто щетина штыков, и сливаются вдали в прозрачно-синюю стену. На реке такое же беспрестанное движение, как и в Нижнем.

Баржи с пирамидами хлопка, баржи с рыбой, наливные нефтяные баржи, выстроившиеся вдоль нефтяных станций, бочки с кунжутом, бочки с сахаром и сельдями, кипы мешков, горы ящиков, груды арбузов — всё это выставилось вдоль берегов бесконечным базаром. <…>

Пароход подходит к пристани.

Толчея и пестрота невообразимая. Настоящая Азия. Персы, армяне, греки, турки, татары, немцы, бухарцы, калмыки, кавказцы, киргизы и русские — перемешались в удивительном международном калейдоскопе. Хивинцы и бухарцы в пёстрых халатах и чалмах; толстогубые киргизы, кажется, стащили откуда-то колпаки от сахарных голов, выкрасили их в чёрный цвет и надели на свою косматую шевелюру. Кавказцы угрюмо сверкают глазами из-под бахромы бараньих шапок; персы не то в чалмах, не то в грязных, намотанных калачами, платках, синих куртках, раскрытых на бронзовой груди, и туфлях на босу ногу; турки — кто в красной феске, кто в чалме, армяне — то в европейских костюмах, то в лёгких ситцевых халатах и камилавках; татары в бараньих шапочках, из-под которых выглядывают бритые затылки. Вся эта толпа толкается, жестикулирует и галдит на непонятных наречиях.

Едва приставляют сходни, как я с Дю Фаром (спутник-француз, любитель русского искусства. — Ред.), бегу в агентство справиться насчёт настроения Каспия.

Агент, привыкший к этим надоедливым пассажирским вопросам, говорит с усмешкой:

— Да, волнение есть порядочное.

Ехать или переждать здесь?

Дю Фар убеждает ехать.

Пароход отходит на взморье через час. Пересаживаемся с «Новосельского» на «Константина Кавоса». Впереди предстоит ещё одна пересадка, за Бирючьей косой, у двенадцатифутовой станции. Это почти в ста верстах от Астрахани, в открытом море. Морские гиганты не подходят к городу: устье Волги слишком мелко. <…>

В хаосе и давке, лавируя среди тюков и ящиков, которые персы тащат по сходням, кое-как перебираемся на пароход. Палубной публики масса. Здесь и малороссы-переселенцы, что ехали с нами, и артель турок рабочих, и артель персов. Переселенцы едут в Петровск, турки и персы — в Энзели и Ленкорань. Кавказцы — кто в Петровск, кто в Дербент или Баку.

Классных пассажиров тоже очень много. Над рубкой, на капитанской площадке растянут брезентовый навес. Там укрылась от жгучих солнечных лучей публика. К волжским пассажирам прибавилось много новых. Есть красивые смуглые греки и итальянцы из Одессы, есть какие-то кавказские милиционеры в тонких верблюжьих черкесках, с патронными гнёздами («газырями») на груди и в чёрных с позументами шапочках, есть и три англичанина-туриста, типичные сыны Альбиона, которые сразу выдают себя и клетчатыми лёгкими костюмами, и шлемами с широкими лентами, и прозрачно-румяными, с рыжеватой растительностью, лицами, и своей англосаксонской невозмутимостью. Рядом с ними — два офицера: один пехотный, грузин, едет из Петербурга в Дагестан, другой — сапёр, маленький, рябоватый, круглоголовый блондин, с почти детским лицом и кроткими серыми глазами северянина, — в Тифлис, чтобы проститься с родными перед выездом во Владивосток.

Одиннадцатый час. Рёв гудка. С пристани и парохода машут платками, перекликаются и кланяются. Конторка, толпа, берег и пирамидальные тополя отодвигаются.

Панорама Астрахани разворачивается и уходит назад. Мимо Кремля с его башнями будто проплыла какая-то церковь, за ней надвинулась мечеть, её заслонил величественный белый собор с пятью куполами, под ним выросла громада зданий и окружила его тесными рядами, потом они исчезли за лесом мачт…

Па́вел (Павола́кий) Алекса́ндрович Крушева́н (молд. Cruşeveanu; 15 (27) января 1860, село Гиндешты Сорокского уезда Бессарабской губернии — 5 (18) июня 1909, Кишинёв) — журналист, прозаик, публицист праворадикального толка, известный как активный черносотенец. (Википедия)