Сегодня, Герою социалистического труда, прославленному советскому актёру
Николаю Афанасьевичу Крючкову 100 лет!
Несколько историй
«Вот так мы реагируем на сигналы!»
Как-то в 70-х Крючкову позвонили с киностудии «Казахфильм» — предлагали роль. Он принял приглашение: места были знакомые, там он снимался еще в период Великой отечественной.
— Не понравится материал, так хоть порыбачу, — объяснил «послевоенный» Крючков друзьям.
Опасения оправдались: сценарий оказался слабым, беспомощным, роль невыразительной (хотя при торжественном вручении папки начальник студии заверял, что такого материала у них еще не было!) «И слава Богу!» — перевернув последнюю страницу, горько усмехнулся Крючков и с утра уехал на рыбалку. Но и тут не повезло: погода испортилась, рыба не клевала, он в дурном расположении духа вернулся в гостиницу… И тут звонок с киностудии.
— Николай Афанасьевич? — вкрадчиво осведомился вчерашний начальник. — Прочитали?
— Дрянь сценарий! — отрезал Крючков.
Повисла пауза. Наконец трубка ожила:
— Как это дрянь?
— Да так, дрянь, — повторил Крючков. — Не стыдно было предлагать такое?
Опять долгое молчание.
— Через два часа в просмотровом зале показ нашего нового фильма…
— А я ваши фильмы и смотреть не хочу, — не дал договорить Крючков. — Что там может быть хорошего с такими сценаристами?
Короткие гудки, а через полчаса звонок из приемной секретаря ЦК компартии Казахстана:
— Николай Афанасьевич? Вас ждет для беседы секретарь Центрального комитета товарищ… Сейчас за вами придет «Чайка».
Через 15 минут он уже входил в огромный кабинет.
— Товарищ Крючков? Мне тут доложили, что вы оскорбляете казахскую нацию и культуру.
— Да я ни с кем еще не разговаривал, — изумился артист.
— Как же? А с автором сценария, который вам предложили…
— А-а! Так он еще и сценарист? Использует служебное положение? — с этими словами Крючков вытащил из кармана небольшую книжицу и открыл на титульном листе.
В глаза секретарю сразу бросилась размашистая подпись Брежнева.
— Вот Леонид Ильич узнал, что я еду в Алма-Ату, подарил мне свою книгу и попросил узнать, как тут идут дела после его отъезда. Вижу — из рук вон! Так и доложу…
— Ну зачем горячиться? — подобострастно залепетал секретарь. — Конечно, есть отдельные недостатки, но мы их оперативно исправляем. К примеру, тот человек, который вас оклеветал, уже не работает на студии… То есть работает, конечно, но — дворником. Вот так мы реагируем на сигналы…
«Если бы я был тайменем…»
У Крючкова был свой принцип отбора сценария.
— Вот я читаю на первой странице: «Долина. Идет дым…» Нет, ребята, это не по мне. Или «Автомобиль вздымает пыль» — в этом я тоже сниматься не буду. А вот если «Раскинулось море широко» — о, это годится: будет рыбалка!
Для него природа была отдушиной от лжи, конъюнктурных сценариев, вымученных героев. Как-то Сергей Столяров, вернувшись из Улан-Батора с кинофестиваля, стал рассказывать другу, каких красавцев тайменей он ловил в монгольских реках. Николай Афанасьевич тяжело вздохнул и спросил:
— А теперь-то куда собираешься, Серега?
— Коль, — поделился Столяров своими планами, — я сейчас сценарий пишу о Байкале и тамошних рыбаках. Может, поработаем вместе?
— С удовольствием! — загорелся Крючков. — Я у тебя консультантом буду.
А спустя неделю он встретил Столярова-младшего, Кирилла.
— Слушай, старик, — взял его за пуговицу Николай Афанасьевич. — Вот твой отец рассказывал про монгольского тайменя. А тут они сами пришли ко мне… эти… монголы. Роль редложили. Сценарий дрянь, старик, но поеду. Рыбалка превыше всего!
Через какое-то время они опять встретились.
— Ну как Монголия, Афанасьич?
— А что? Жара тридцать градусов, мухи, ночью свистун-дмухановский — слабит нежно, не нарушая сна. А рыбалка? О, это не рыбалка, а рыдание! Я его на берег, а он меня в воду. Часа два боролись…
И начался рассказ с хемингуэевскими подробностями: как он леску ставил, как таймень переливался всеми цветами радуги и хватал «мыша»…
— Старик, я такого «мыша» сделал! Если бы я был тайменем, я бы за него дрался. Красавец «мыш». Вот на него я тайменя и взял. На лунной дорожке.
О съемках ни слова… Наконец Кирилл не выдерживает:
— Ну а фильм-то как, Афанасьич?
— А что фильм? Отыграл нормально. Только на премьеру не пошел. Эти ребята… монголы… звали. Но я сказал: «Нет, ребята, я ваше кино смотреть не пойду».
— Не обиделись?
— А чего им обижаться? Я договаривался играть роль. И сыграл ее с полной отдачей. А смотреть эту ерунду я не подряжался.
Крючков сыграл в том фильме русского перевозчика, который переправлял через реку монгола-революционера. Действительно, охота на тайменя — это куда интереснее.
«К нам приехал наш любимый…»
В Сухуми артисты Николай Крючков и Лев Поляков решили ознакомиться с городом. Вышли после завтрака из гостиницы и сразу попали в водоворот разноязычной толпы. Тогда на набережной — местном Бродвее — круглосуточно о чем-то договаривались, обнимались, целовались абхазы, дагестанцы, русские, украинцы… И вдруг актеры услышали истошный женский крик. Николай Афанасьевич, как истинный рыцарь, бросился на помощь. Оказалось, цыганка вырвала из рук лоточницы деньги и убежала. В нескольких шагах от места происшествия она смешалась с группой своих соплеменниц, но пострадавшая узнала ее.
— Пойдем! — коротко приказал Крючков.
Они подошли к цыганкам, Николай Афанасьевич поманил воровку пальцем и, когда она подошла, протянул руку.
— Сейчас ты положишь мне на ладонь деньги этой женщины. Быстро!
Только теперь его узнали по голосу.
— Чавэлы, это же Крючков!
— Коля Крючков?!!
Цыганки разом с руганью набросились на свою подружку. Отдавая деньги лоточнице, артист по-отечески укорил воровку, а цыганки окружили его кольцом и не хотели отпускать.
— Николай, ты прости ее, она еще молодая, глупая. Ну что ты хочешь, только скажи — все для тебя сделаем.
— Если так, спойте что-нибудь…
— Чавэлы, «Величальную»!
Откуда-то появился поднос с рюмкой, зазвенела гитара, и грянул хор:
«К нам приехал наш любимый
Никола-аша да-арагой!»
Ну и как положено: «Пей до дна, пей до дна, пей до дна!» Пришлось уважить таборное племя.
Проходя мимо лоточницы, Крючков спросил:
— Тебе цыганка все отдала?
Та смутилась.
— Даже больше. По-моему, она и свои отдала.
— Верни, — наказал Николай Афанасьевич и с чувством исполненного долга зашагал с приятелем дальше — знакомиться с городом.
Юбилей с оленем
В Центральном доме работников искусств чествовали поэта Николая Доризо. Крючков любил и его стихи, и его самого — за веселый нрав, за искренность и компанейство — и пообещал прийти поздравить. Уже выступили все записавшиеся, а Николая Афанасьевича все не было. Наконец дверь распахнулась, и Крючков быстро прошел к сцене. Его встретили аплодисментами, председательствующий жестом пригласил к трибуне: «Скажи несколько слов, Николай Афанасьевич».
— А чего ж не сказать… Скажу.
Он вручил юбиляру гвоздики, расцеловал его, потом встал за трибуну и развел руками.
— До чего мы дожили, дорогие товарищи! Подвез меня приятель до ЦДРИ, пока мы ходили за цветами, какая-то сволочь отломила с радиатора оленя. На кой черт этому стервецу олень? Он что, на грудь его повесит? На цепочку? Как хотите, а если б я его поймал, руки бы обломал.
— А что Доризо? — пискнул кто-то в президиуме, но Крючков как и не слышал.
— Сволочь! У него что, руки чешутся? Так надо дать ему в руки тачку, и пусть он возит на стройке кирпичи, цемент или раствор — не знаю… Олень-то при чем?
— Николай Афанасьевич! — приподнялся над столом председатель. — Вы о Доризо скажите.
— А что Доризо? — запнулся Крючков. — О Доризо я как раз ничего плохого сказать не могу. Спасибо за внимание…
И под оглушительные аплодисменты он сошел в зал.
В каждой шутке есть доля шутки
Крючков был большим мастером розыгрыша. Однажды его попросил зайти один мосфильмовский начальник, назначил время и… задержался. Секретарша попросила подождать Иван Иваныча в его кабинете. Николай Афанасьевич потомился, изучил лист с номерами телефонов и пошел в курилку. А там несколько человек подтрунивают над своим коллегой:
— Георгий, ну кто тебе привезет ящик кахетинского? Они уже забыли об этом.
— Да уж, Кикнадзе, тащить ящик из Тбилиси — себе дороже.
А тот горячится:
— Сказали — привезут — значит привезут. Они мои друзья!
Крючков вспомнил, что видел фамилию спорщика в телефонном списке. Вернулся — проверил. Есть! Набрал номер и с грузинским акцентом сказал:
— Георгий Зурабович Кикнадзе? Я приехал из Грузии. Ваши друзья передали со мной небольшой подарок для вас. Я у Белорусского вокзала, слева от входа в метро.
— Еду! — раздался ликующий крик в трубке, и скоро со стоянки служебных машин сорвалась черная «Волга».
Шло время, начальника все не было, секретарша извинялась, но Крючкова интересовало уже другое. Он увидел, как вернулась «Волга», как Кикнадзе быстрым шагом пересек двор, — и позвонил ему.
— Георгий, почему сидишь, не едешь? Ты не понял меня?
— Все понял! — раздраженно крикнул собеседник. — Но я только что с Белорусского вокзала.
— Почему с Белорусского? Я на Киевском. Знаешь башню с часами? Я буду под часами.
И опять Крючков наблюдает ту же сцену: Георгий уехал, Георгий вернулся… Секретарша в очередной раз извинилась и сказала, что Иван Иваныч не сможет сегодня принять народного артиста.
— Ничего, — успокоил ее Крючков. — Что надо, я уже решил по телефону. И, вообще-то, я здесь по делу товарища Кикнадзе.
— Его кабинет рядом, — подсказала секретарша.
— Знаю, не хочу его беспокоить. Вы уж передайте ему, пожалуйста, что земляк из Тбилиси ждет его на Казанском вокзале.
Пейзаж
Николай Крючков и Анатолий Ромашин шествуют по сочинскому пляжу. Ромашин толкает Крючкова локтем в бок: «Афанасич, смотри, какие две роскошные бабы лежат! Уй-ю-юй, какие бабы!..» Крючков мрачно хрипит в ответ: «Это для тебя БАБЫ, а для меня — ПЕЙЗАЖ!»
Свободен
На съемках фильма «Тринадцать» Н.А. Крючков иногда срывал работу из-за черезмерного увлечения алкоголем. Наконец М.А. Ромм не выдержал и пообещал отправить артиста в Москву.
— Это невозможно, — сказал Крючков. — Полкартины уже снято, кем меня заменить?
Ромм промолчал, а назавтра, когда Крючков опять пришел нетрезвым, Ромм крикнул ему:
— Падай!
Крючков от неожиданности выполнил команду и упал на песок.
— Снято, — сказал Ромм. — Можешь уезжать в Москву.
— Что снято? — не понял Крючков.
— Снято, как ты падаешь, сраженный насмерть вражеской пулей. Ты убит. Больше ты мне не нужен.
Шутка
В тридцатые годы, когда шеф НКВД Гершель Ягода слег в кремлевскую больницу с воспалением легких, Николая Крючкова, который в то время приехал на гастроли в Пермь, спросили знакомые:
— Как здоровье Ягоды? Какие новости?
— Плохие новости, — ответил Крючков.
— Что, безнадежно? Умирает?
— Нет, наоборот, ему значительно лучше. Он выздоравливает…
Шутка, которая в те годы могла стоить очень дорого.
Заранее, пожалуйста
Когда скончался Николай Крючков, директор Гильдии актеров кино России Лера Гущина позвонила в Главполитуправление Армии. Николай, мол, Афанасьевич был народный любимец и Герой, так что просим похороны по всей форме: военный оркестр, почетный караул, белые перчатки, ружейный салют… Генерал выслушал, тяжело вздохнул и мягко Лере попенял: «Конечно, дорогая, все сделаем, но в следующий раз в таких случаях, пожалуйста, звоните заранее!»
Продолжение следует…
