Александр Фадеев
Суриков
Поражает, что у этого могучего художника-монументалиста, в отличие от Репина, к примеру, так неинтересны эскизы к его большим картинам. У Репина они часто интереснее самих картин. Очевидно, Суриков подходил к ним только как к чему-то технически вспомогательному, конструктивному.
Стоит взять эскизы к самым прекрасным его картинам — «Боярыня Морозова», «Меншиков в Березове», «Утро стрелецкой казни», чтобы заметить: те же детали в картинах неизмеримо сильнее. Безотносительно к картинам, взятые сами по себе, эскизы неинтересны. То же в отношении эскизов целого. Как часто у Репина — наоборот! Или даже у неизмеримо менее даровитого Васнецова. Эскиз к васнецовской картине «После битвы» (хранится в нестеровском собрании в Уфе), куда выразительнее, острее, чем сама картина, похожая на конец акта в дурной опере.Однако как художник Суриков крупнее Репина в силу большей народности, по темпераменту, а главное — столкновения характеров. Всегда — две борющиеся силы. По тщательности подбора лиц, их выпуклости и выразительности, композиционному выдвижению на первый план и даже по густоте цвета всегда можно увидеть, кому Суриков сочувствует. Сравни всю правую часть картины «Боярыня Морозова» с левой, казаков и туземцев в «Покорении Сибири». «Меншиков в Березове» — вторая сила не изображена, но подразумевается. В Суворове — тоже. Впрочем, мощь суворовского движения подчеркивается мощью природы, которую приходится преодолевать. Путь движения войска почти нереален, ибо в действительности этим путём пройти нельзя. Конь Суворова поставлен там, где стоять коню явно невозможно. Однако в этой «нереальности», в преувеличении, может быть, и заключена истинная сила этой картины. Несмотря на формальные погрешности, она производит незабываемое впечатление.
«Утро стрелецкой казни» была бы совершенно потрясающей картиной, если бы Пётр не был так внутренне и внешне незначителен. Это грешит против исторической правды. И по силе столкновения характеров надо бы более монументального и умного Петра, — тогда конфликт был бы наполнен подлинным историческим содержанием и потрясал бы ещё более.
В «Степане Разине» хороша только композиция — выход челна на необъятный волжский простор. Сам Степан — оперный. Расположение фигур в челне, выражения лиц, но мотивированны. Люди между собой не связаны единством действия или настроения. В картине нет цели, — идейный разброд.
Не всегда удачны у Сурикова и отдельные, самостоятельные пейзажи. Рядом висят виды красноярской и крымской природы и безводной пустыни, и нет между ними глубокой, принципиальной разницы: пейзажи лишены мысли.
Суриков силен там, где трагические коллизии. Здесь равного ему по силе русского художника нет.
Прекрасен «Старик на огороде» — солнечная, удивительно светлая но сравнению со всеми суриковскими картинами (даже по сравнению с «Боярыней Морозовой»). Изумительны лицо старика, руки, ногти на больших пальцах ног, капустка на огороде, весь задний пейзаж. Но, пожалуй, в ней нет никакого принципиального отличия от Репина. Во всяком случае, под ней могла быть подпись и не Сурикова.
Трагизм в лучших картинах Сурикова есть трагизм народных движений прошлых эпох. При всем сочувствии к ним, этим движениям, исключительная сила правды исторической в показе их обречённости. По глубине исторического прозрения Суриков не имеет себе равных, пожалуй, во всей мировой живописи.
От безыдейной археологической реставрации старины, музейности его оберегла биография: уроженец Сибири, где ещё живы были не только предания, а и характеры патриархальной древности, он почувствовал живой дух народных движений прошлого.
Несомненно также косвенное влияние народничества, очень своеобразно преломленное, характерное для первого периода его творчества — 1873—1887 («Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Березове», «Боярыня Морозова»).
Манера письма грубоватая, тяжелая, сильная. Многоцветность. Композиция, если учесть множество фигур в их сочетании с природой, — гениальная.
Суриков во время поездки за границу писал Чистякову о том, что Тинторетто совсем не гнался за отделкой, как Тициан, а он «только схватывал конструкцию лиц, просто одними линиями в палец толщиной… Ах, какие у него в Венеции есть цвета его дожеских ряс, и с такою силою вспаханных и пробороненных кистью, что, пожалуй, по мощи выше «Поклонения волхвов» Веронеза. Простяк художник был»1.
Пожалуй, это же можно сказать о Сурикове.
1937
1 «Мастера искусства об искусство», т. IV, Изогиз, М. 1937, стр. 427.
Александр Фадеев, собрание сочинений в 7 тт., т. 6., стр. 565-568.Василий Суриков — Боярыня Морозова. 1887 год.
Суриков
Поражает, что у этого могучего художника-монументалиста, в отличие от Репина, к примеру, так неинтересны эскизы к его большим картинам. У Репина они часто интереснее самих картин. Очевидно, Суриков подходил к ним только как к чему-то технически вспомогательному, конструктивному.
Стоит взять эскизы к самым прекрасным его картинам — «Боярыня Морозова», «Меншиков в Березове», «Утро стрелецкой казни», чтобы заметить: те же детали в картинах неизмеримо сильнее. Безотносительно к картинам, взятые сами по себе, эскизы неинтересны. То же в отношении эскизов целого. Как часто у Репина — наоборот! Или даже у неизмеримо менее даровитого Васнецова. Эскиз к васнецовской картине «После битвы» (хранится в нестеровском собрании в Уфе), куда выразительнее, острее, чем сама картина, похожая на конец акта в дурной опере.Однако как художник Суриков крупнее Репина в силу большей народности, по темпераменту, а главное — столкновения характеров. Всегда — две борющиеся силы. По тщательности подбора лиц, их выпуклости и выразительности, композиционному выдвижению на первый план и даже по густоте цвета всегда можно увидеть, кому Суриков сочувствует. Сравни всю правую часть картины «Боярыня Морозова» с левой, казаков и туземцев в «Покорении Сибири». «Меншиков в Березове» — вторая сила не изображена, но подразумевается. В Суворове — тоже. Впрочем, мощь суворовского движения подчеркивается мощью природы, которую приходится преодолевать. Путь движения войска почти нереален, ибо в действительности этим путём пройти нельзя. Конь Суворова поставлен там, где стоять коню явно невозможно. Однако в этой «нереальности», в преувеличении, может быть, и заключена истинная сила этой картины. Несмотря на формальные погрешности, она производит незабываемое впечатление.
«Утро стрелецкой казни» была бы совершенно потрясающей картиной, если бы Пётр не был так внутренне и внешне незначителен. Это грешит против исторической правды. И по силе столкновения характеров надо бы более монументального и умного Петра, — тогда конфликт был бы наполнен подлинным историческим содержанием и потрясал бы ещё более.
В «Степане Разине» хороша только композиция — выход челна на необъятный волжский простор. Сам Степан — оперный. Расположение фигур в челне, выражения лиц, но мотивированны. Люди между собой не связаны единством действия или настроения. В картине нет цели, — идейный разброд.
Не всегда удачны у Сурикова и отдельные, самостоятельные пейзажи. Рядом висят виды красноярской и крымской природы и безводной пустыни, и нет между ними глубокой, принципиальной разницы: пейзажи лишены мысли.
Суриков силен там, где трагические коллизии. Здесь равного ему по силе русского художника нет.
Прекрасен «Старик на огороде» — солнечная, удивительно светлая но сравнению со всеми суриковскими картинами (даже по сравнению с «Боярыней Морозовой»). Изумительны лицо старика, руки, ногти на больших пальцах ног, капустка на огороде, весь задний пейзаж. Но, пожалуй, в ней нет никакого принципиального отличия от Репина. Во всяком случае, под ней могла быть подпись и не Сурикова.
Трагизм в лучших картинах Сурикова есть трагизм народных движений прошлых эпох. При всем сочувствии к ним, этим движениям, исключительная сила правды исторической в показе их обречённости. По глубине исторического прозрения Суриков не имеет себе равных, пожалуй, во всей мировой живописи.
От безыдейной археологической реставрации старины, музейности его оберегла биография: уроженец Сибири, где ещё живы были не только предания, а и характеры патриархальной древности, он почувствовал живой дух народных движений прошлого.
Несомненно также косвенное влияние народничества, очень своеобразно преломленное, характерное для первого периода его творчества — 1873—1887 («Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Березове», «Боярыня Морозова»).
Манера письма грубоватая, тяжелая, сильная. Многоцветность. Композиция, если учесть множество фигур в их сочетании с природой, — гениальная.
Суриков во время поездки за границу писал Чистякову о том, что Тинторетто совсем не гнался за отделкой, как Тициан, а он «только схватывал конструкцию лиц, просто одними линиями в палец толщиной… Ах, какие у него в Венеции есть цвета его дожеских ряс, и с такою силою вспаханных и пробороненных кистью, что, пожалуй, по мощи выше «Поклонения волхвов» Веронеза. Простяк художник был»1.
Пожалуй, это же можно сказать о Сурикове.
1937
1 «Мастера искусства об искусство», т. IV, Изогиз, М. 1937, стр. 427.
Александр Фадеев, собрание сочинений в 7 тт., т. 6., стр. 565-568.Василий Суриков — Боярыня Морозова. 1887 год.
Василий Суриков — Меншиков в Березове. 1883.
Василий Суриков — Переход Суворова через Альпы в 1799 году. 1899.
Василий Суриков — Покорение Сибири Ермаком. 1895.
Василий Суриков — Степан Разин. 1906.
Василий Суриков — Утро стрелецкой казни. 1881.
Василий Суриков — Старик-огородник. 1882.
