Сказка про Гордея-серого ежа
Не так давно это было. А когда точно, не известно. Жила в селе Кречетом одна семья. Не сказать, чтоб богатая, но и побираться не ходили. Мать, отец да пятеро ребятишек. А старшего из них Гордеем звали. Хорош был парень! Росту высокого, косая сажень в плечах, в кулачных боях равного ему по силе не было. Кому что пособить надо было — не отказывал. Мать да отец нахвалиться на него не могли. Сельчане Гордеюшку другим в пример ставили. И решил Гордей, что он-де самый умный, красивый да сильный. Словно болезнью какой заболел, загордился, чванливый стал. На товарищей свысока стал поглядывать: «Не ровня вы мне» — говорит. На гулянье придет, стоит и смотрит, как другие пляшут. А потом выйдет в круг да такие кренделя ногами выпишет, что голова кругом пойдет. И плясать мастер был. Да только, сплясав, посмотрит вокруг себя недобрым взглядом: мол, куда вам всем до меня, — да и уйдет себе. На охоту-ли, на рыбалку-ли все один ходить стал. «Мне без товарищей сподручнее» — сказал.
А в ту пору повадился из Кукушкиного леса в село волк шастать. Что ни ночь, у кого-либо из сельчан овцу уведет или телят зарежет. Житья от серого не стало. Решили мужики облаву на него устроить. И Гордея позвали с собой. Не отказался Гордей, пошел с мужиками в лес. А как обложили волка и тот в его сторону побег — Гордей и выстрелил. Только не один он стрелял, враз два выстрела было. Напарник его Никита, что имеете с ним в засаду посажен был, тоже выстрелил да, видать, чуток пораньше. Серый подпрыгнул, ногами взбрыкнул, да и дух из него вон. А Гордей стал с Никитой спорить, кто из них волка-то убил. Подошли мужики, стали спор судить. Один из них, бывалый охотник, да и говорит: «Ты, Гордей, хороший охотник, да только тут вот чуток промазал. Вишь, твоя-то пуля в березу ушла — волк от Никитиной пули скинулся». Обиделся Гордей на такие слова и говорит: «Что ж я по-вашему, стрелок никудышный. Я не я буду, коли не докажу вам обратное». Сказал так и замолчал. Всю дорогу домой молчал, псе думал что-то.
А как стали ближе к дому из лесу выходить, так встретилась им на пути старушонка дряхлая, с вороном седым на плече. Идет себе старушонка по тропочке, под нос себе что-то бормочит. Расступились охотники пропустили старушку, а Гордей, как стал на тропе, так стоять и остался. Подошла к нему старушка вплотную, подняла глаза на Гордеюшку. Стоит Гордей, усмехается. По-недоброму блеснули глаза у старушки, да не сказала она ни слова. Только пробормотала что-то про себя, да и обошла Гордея.
Уже шагов на двадцать старушонка отошла, а мужики все стоят, вслед ей смотрят. Словно недобрым от той старушонки повеяло, словно печаль какая в сердце вкралась. Тихо стало в лесу. И вдруг среди тиши такой Гордеев голос раздается: «А что, мужики, кто из вас ту птицу стрельнуть может и старухе зла не причинить? Отмахнулись от него охотники, что, мол, за шутки такие. А Гордей все за свое, опять в нем болезня его заиграла. Смахнул он ружье с плеча, прицелился и выстрелил. Не успели мужики охнуть, а белый ворон уже упал со старухиного плеча. Словно онемели все. Лишь Гордей стоит, смеется, выходке своей молодецкой радуется. А старушонка наклонилась, подняла ворона да прямо к Гордею засеменила. Замолк Гордей, молчат мужики. Подошла старушонка к Гордею, да и бросила птицу к ногам его. Посмотрела злым взглядом, прямо в душу Гордею тот взгляд заронила, да и спрашивает: «Пошто ты мою птицу убил? Нешто тебе дичи в лесах не хватает? Есть будешь?» — «Да что я, голодный какой или зверь?» — отвечает Гордей, — Ты, бабка, видать, совсем из ума на старости лет выжила. Да уйди ты с моей дороги, не люблю я, когда под ногами у меня путаются. «И оттолкнул он старуху с тропинки. Хотел мимо пройти, да ноги не несут, хотел рукой шевельнуть — не шевелится, хотел крикнуть, да голоса подать не может. А старушонка-то и говорит ему: «Недобрый ты человек, Гордей — злой. Почтения в тебе нет к старым людям. Нет в тебе и жалости, и любви к живому. Ворона моего убил — это еще половины, я и простить тебя могла. Но ты и на меня руку поднял. А этого я тебе простить не могу. Накажу я тебя крепко. Долго будешь помнить бабку Варвару. Наложу я на тебя заклятье. Быть тебе Гордей серым колючим ежом ровно столько, сколько душа моя пожелает. Ан нет, я смягчиться, могу. А тебе наказание покрепче надо. Будешь ты, Гордей, ежом лесным до тех пор, пока три человека тебя не пожалеют, пока трем душам ты добро не сделаешь. А до той поры прощай, Гордей». Сказала так старушонка недобро усмехнулась, кровью с ворона крыла на Гордея скинула и пропала — словно и не было ее тут.
Смотрят мужики — ни старухи, ни Гордея, только мертвый ворон поперек тропки лежит, да серый ежик в кусты шмыгнул. Испугались мужики и бегом в село. Дня не прошло, а все село знало, что в Кукушкином приключилось. Заклятым то место стало. Так одно лето прошло. О Гордее в селе если и вспоминали, то с оглядкой, словно нечистую силу.
Зима кончилась, весна расцвела, опять одно лето прошло. А Гордей все ежом в лесу живет. Трудно ему, к ежовой-то жизни непривычен. Все его к людям тянет. А жить-то среди людей ему никак нельзя. Не положено. Раз вышел Гордей—еж на большак, дорога там перед лесом была. Ходит взад—вперед, вдруг видит: мальчонка по дороге идет, слезы утирает, а они еще пуще бегут. Догнал мальчонка человек какой-то, спросил его, какая беда приключилась. Сквозь слезы-то малец и говорит: «Наторговал тятька на ярмарке кошель денег, велел пуще глаза беречь, я домой побег, а по дороге и потерял, как — сам не знаю!» — и опять в слезы. Пожалел его прохожий, а помочь ничем не может, своей дорогой пошел. А мальчонка сел на дорогу и плачет. Вдруг видит Гордей—еж недалеко от него, под лопухом, серый кошель лежит, да такой тугой, что сразу видно — не пустой. Подбежал он к мальчонке да ну ему иголками пятки щекотать. А мальчонка — это и понять не может, что за еж ему попался: то к нему подбежит, по под лопух подбежит. Одна ко смекнул, пошел за ежом. Нашел свой кошель, то-то радости было. А Гордей— сидит довольный, пофыркивает. Взял его мальчонка в руки и говорит: «Ой и помог ты мне ежичика, спасибо тебе огромное. Чем я отблагодарю тебя, не знаю. Пожалуй, домой тебя возьму. Вон ты, какой худющий — одна кожа, да иголки, ухо обкусано, нос припух, видно, несладко вашему брату—ежу живется. Ах ты, бедолага. Ну, полезай в картуз. Подкормлю тебя, а там — беги, куда твоим ежовым ногам угодно». Ёкнуло Гордеево сердце: первый раз ему спасибо сказали, первый раз его пожалели. Залез он в картуз и отправился дальше с мальчонкой.
А отец его постоялый двор держал. Богатый был мужик. Привольное житье для Гордея—ежа началось: и сыт он, и в тепле. Убегать не собирается, а лес — вот он, рядом. Так еще одна зима прошла, весна процвела, лето промелькнуло, осень зазолотилась. Раз на постоялом дворе три мужика на ночь остались. Под вечер они сидели на сеновале, разговаривали, а Гордей—еж тут же рядом бегал да невзначай прислушался. Мужик один, Назаром его звали, о горе своем сказывал: «Есть у меня дочка единственная, писаная красавица, отцу и матери подмога, людям — радость. Полинушкой кличут. Да вот беда — занемогла она этой весной. Каких только знахарей да ворожей не приводил я к ней, все без пользы. Какими только травами да зеленьями не лечили, все нет проку, И вот последний знахарь—старик столетний сказывал мне, что есть одно средство — яблоко с верхушки вековой яблони. Но только это яблоко последним должно быть. Больше та яблоня не родит. Всю силу свою жизненную отдаст тому последнему яблоку, а сама засыхает. Долго я думал, где мне тот плод сыскать. В наших местах таких нет. Но нашел то дерево, большие деньги я заплатил, и яблоко-то — вот оно, в кармане у меня Дочке Полюшке несу — последнее средство».
Подивились мужики такому случаю, еще поговорили немного, да тут-же на сеновале на боковую улеглись. Улеглись, поворочались немного, и сморил их крепкий сон. Спят мужики, а Гордей—еж неподалеку притаился, да и думает себе свои горькие думы. Вдруг слышит шорох какой-то да свист легкий. Всмотрелся — а прямо по сеновалу, где мужики спят, змея ползет. Да, видать, Назар поперек пути ей лежал, осерчала змея, жало свое ядовитое высунула и вот-вот на Назара кинется, выглядывает только, где бы ловчее впиться. Тут Гордея-ежа словно подкинуло: «Ужалит змея Назара— умрет Назар, кто принесет дочери его целебное яблоко с вековой яблони?» — только подумал, так и кинулся на змею. Повадок ежевых Гордей—еж мало знал, опыта какого-никакого вообще не имел, а в бой храбро кинулся. Не ожидала змея такого нападения — шищит, ворочается, норовит ужалить Гордея—ежа. От шума мужики проснулись, змею убили. А Гордея—ежа Назар на руки взял и говорит: «Вот так спаситель у меня сыскался. Спасибо тебе, брат, за помощь, кабы не ты, пропал я. Да тебе, брат-досталось, как погляжу. Ах ты, бедолага, впервой, наверное, со змеюкой встретился? Умаялся? сердешный. А, слышь, отнесу-ка я тебя своей Полинушке, и ей радость-забава будет, и тебе не обидно. Молчит Гордей—еж, даже не фыркает. Только сердце его еще раз ёкнуло: второй раз ему спасибо сказали, второй раз пожалели его. «Что-то еще со мной приключится» — думает, но убегать не стал.
Так его Назар и принес Полинушке. Пришел Назар домой, а дочка его спит — больная она была да слабая. Не стал ее отец будить, положил яблоко рядом на лавку, ежа на пол спустил, пальцем ему пригрозил: «Не шуми!» — и вышел. А дело к ночи было. Полинушка так и не проснулась, а Гордею—ежу не спится. В новом месте все ему подозрительным казалось. А под утро только стал дремать, как шорох услыхал, притаился Гордей—еж — не слышно шороха, только задремал — нет опять шуршит. И видит Гордей—еж: крадется к лавке за яблоком большая черная крыса, раза в два Гордея—ежа больше. И, видно, это яблоко оно стащить намеревается. И что не делай- не совладать Гордею—ежу с этим зверем. Но кинулся он па черную крысу. Уколол ее так больно и сильно, как только мог, а крыса лишь свистнула на него и опять к яблоку подбирается. Сколько не кидался Гордей—еж на нее, все без толку было, лишь самому ему крыса ухо прокусила. И тут видит он — кринка с молоком на лавке стоит. Подбежал Гордей—еж к ней, поднатужился и свалил ее на пол, а сам опять на крысу бросился. Упала кринка на пол, звонко разбилась, проснулись все домашние, в Поленькину светлицу сбежались, а там бой идет! Почуяла крыса людей, убежать хочет, а Гордей—еж не пускает.
Убил Назар черную крысу, а Гордея—ежа дочери в руки дал. Видит он: держит его в руках девушка, красоты неописумой, но бела она, как вишневый цвет, лишь глаза огромные, как звезды яркие, на лице сияют. Улыбнулась ему девушка, погладила, на пол спустила. А тут ей отец яблоко с вековой яблони дал. Надкусила его Полюшка раз, надкусила два, так все яблоко и съела. А как съела так и выздоровела. Зарумянилось ее личико белое, встала она с лежанки здоровой, словно век не болела. Кинулась обнимать, целовать отца, а тот и говорит: «Моей тут, дочка, ползаслуги. Вот он — главный помощник мой, он меня от змеи спас, и не дал крысе яблоко твоего отведать». Наклонилась Полюшка к Гордею—ежу, еще нежнее ему улыбнулась: «Спасибо тебе, ежичек», — говорит «Кабы не ты, не выздоровить бы мне. Маменька, смотри, как его крыса покусала, вот бедолага! Но ничего, родимый, это все заживет. Не успела она эти слова до конца сказать, как опять ёкнуло сердце у Гордея—ежа. Сбылось предсказание — три раза ему спасибо сказали. Три раза его пожалели добрые люди. Кончилась сила заклятья. Вздрогнул Гордей—еж, словно ото сна пробудился. И видит Поленька: сидит перед ней на лавке молодец, да такой пригожий, что прежде и не видывала. Испугалась она было, да Гордей успокоил ее, все ей рассказал, ничего не утаил. И за что наказан был, и как жил все это время. Долго они так сидели, наговориться не могли.
Полюбились друг другу с первого взгляда. Через три дня свадьбу веселую сыграли. Отвез Гордей молодую жену к родителям своим, а те уж и отчаялись сына в живых увидеть.
Много с тех пир лет прошло, а сказ про Гордея—ежа до сих пор в назидание сказывают.
Источник: «Астраханская сказка» (методические рекомендации по материалам фольклорных экспедиций), авторы: Целовальников И. Ю., Гузенко К. В., г. Астрахань, 1991 г.