2. Истоки
Дельта Волги всегда была своеобразным узловым пунктом на путях миграций множества видов птиц. Ранней весной с просторов Азии и Африки собирались они сюда, чтобы передохнуть и подкормиться перед последним рывком к местам гнездования на севере нашей страны. Многие же останавливались на гнездовья здесь и находили подходящие для этого условия в глухих и безлюдных водоёмах дельты, на островах и косах между рекой и морем.
Начиная с августа, птицы волнами возвращались сюда после гнездования вместе с вставшей на крыло молодёжью. Здесь, задерживаясь на несколько месяцев, птицы линяли, кормились, нагуливали запасы для новых дальних перелётов. Многие только поздней осенью, с наступлением холодов, с появлением льда неохотно покидали дельту. Такие богатые дичью места на всех континентах планеты всегда привлекали к себе внимание охотников. Местные жители добывали птицу для пропитания. Промышленники заготавливали яйца гнездящихся птиц на продажу, отстреливали взрослых птиц для заготовки шкурок, в массе добывали на мясо линяющую дичь, загоняя птиц, потерявших на некоторое время способность летать, в расставленные на мелководьях сети.
Но в середине прошлого века американцы и европейцы обратили внимание на резкое сокращение численности диких животных па своих территориях и решили, подумав, наверное, о потомках, перенести свои коммерческие интересы в другие страны. Среди прочих на их заманчивые предложения охотно откликнулись российские промышленники. Форменный погром начался в это время и в дельте Волги. Наибольшей интенсивности он достиг в первые десятилетия двадцатого века. Вот что писал о тех временах профессор Житков:
«В начале текущего столетия птичий промысел в дельте Волги, а отчасти и по всему северному берегу Каспийского моря происходил нерасчётливо и хищнически, не прекращаясь и в течение весны. Фазанов ловили петлями, а линную водяную птицу сетями. Гостиницы Астрахани и других низовых городов, буфеты волжских пароходов в течение всей весны получали молодых уток и другую дичь. Всюду — и в дельте, и на прочих побережьях моря — массами собирали яйца. Часть последних шла в пищу, другую отправляли на мыловаренные заводы. В Астрахани, чаще всего перед пасхой, в газетах появлялись публикации о приходе с моря шхун с «персидскими яйцами». Возможно, что иногда привозили яйца и с персидского берега, но большую долю привоза составляли яйца гусиные и утиные, собранные на наших берегах Каспия. Не только отстрелом, но и сбором яиц были уничтожены громадные колонии различных чаек на островах Тюленьих и на других наносных островах, лежащих недалеко от устья Волги».
Только в 1903 году одна французская фирма скупила в Астрахани около 100 тысяч шкурок птиц, главным образом — крачек (они шли на украшение предметов женского туалета). Были выбиты колонии этих птиц под Астраханью, затем в низовьях дельты, потом промысел переместился на морские острова. Таким же погромам подвергались и другие, виды: цапли, колпицы, каравайки, мелкие хищники, ну и, конечно, лебеди.
Поэт Велимир Хлебников называл низовья Волги лебединым краем — Лебедией. Но в начале века Лебедия осталась без лебедей.
В эти времена и в нашей стране стали раздаваться голоса в защиту природы. Это были голоса ученых. Предложено было для сохранения варварски уничтожаемого соболя создать Саянский и Баргузинский заповедники, а для сохранения птиц — заповедник Волжской дельты.
В 1912 году по просьбе уже упоминавшегося мною профессора Б. М. Житкова Главное управление земледелия страны отпустило небольшую сумму для обследования состояния промысловой орнитофауны дельты Волги. Он же возглавил экспедицию Зоологического музея Московского университета, которая проводила это обследование. Житкову, очевидно, и принадлежала идея создания здесь заповедника. Хотя на этот счет есть и другие мнения.
Один из первых сотрудников нашего заповедника — И. С. Франгулав в своих воспоминаниях записал следующее: «Инициатива создания заповедника в Астраханской области принадлежит всецело Владимиру Алексеевичу Хлебникову. В 1910 году он поднял этот вопрос и сделал краткий доклад о создании заповедника на общем собрании действительных членов Астраханского общества охотников».
Воспоминания эти записаны значительно позже происходивших событий и в них возможны неточности. Так, известно, что на постоянное жительство в Астрахань Хлебниковы вернулись в 1913 году. Но не исключено, что с обществом охотников он поддержи вал тесные контакты и в частые свои приезды в Астрахань в предыдущие годы. Охотник и коллекционер птиц он был заядлый.
Астраханское общество охотников в разные годы принимало активное участие в судьбе нашего заповедника, поэтому не безынтересно напомнить, что во времена, описываемые Франгуловым, члены этого общества делились на две категории — действительных членов и любителей. Первые платили в пользу общества 10 рублей и рубль в казну за право охоты. Вторые — два в пользу общества и рубль — в казну. Подавляющая часть действительных членов состояла из крупных торговцев, рыбопромышленников, высокопоставленных чиновников. Меньшим числом среди них были представлены врачи, учителя, служащие. Рабочих и ремесленников было не более одного-двух процентов. Студенты и учащиеся могли быть действительными членами, но без права решающего голоса. Любители совсем не допускались на собрания. Голосование по предложению Хлебникова прошло так.
«За проект Хлебникова — о создании заповедника, — пишет Франгулов, — высказались только трое: рядовой чиновник Андреев Владимир Михайлович, автор доклада (Хлебников) и я (в то время студент Казанского университета). Голосование дало плачевный результат, за — голосовал один Андреев, мой голос — как учащегося по уставу не имел никакого значения. Хлебников от голосования отказался сам… Провал его проекта заповедника подействовал на него угнетающе. С собрания мы — три единомышленника вышли вместе; он шел, изредка повторяя слова: они ничего не хотят понять, усматривают в создании заповедника покушение на их безграничные права на охоту, где только пожелают».
Но время шло. В 1913 году семья Хлебниковых вернулась в Астрахань. В 1914 году Владимир Алексеевич возглавил Петровское общество исследователей Астраханского края. 11 мая 1915 года на общем собрании этого общества была создана комиссия, как позже писал Хлебников, — «для подробного рассмотрения вопроса об учреждении заповедников и принятых мер к осуществлению этого предприятия в Астраханском крае». Члены этой комиссии тогда же, в 1915 году на том же «Почине» обследовали некоторые районы береговой запретной полосы, выделенной в дельте еще в 1865,году для создания благоприятных условий воспроизводства рыб. Уже тогда в этой «полосе» было запрещено рыболовство, выкос тростника, выпас скота. Комиссию возглавил В. А. Хлебников.
Планы комиссии по созданию заповедных участков не были осуществлены из-за шедшей уже первой мировой войны, а затем и революций.
После установления в Астрахани Советской власти о «заповедных» проектах вспомнили вновь.
В литературе о создании заповедника накопилось множество ошибок и неточностей, поэтому дальнейший рассказ я буду вести по тем документам, которые мне удалось разыскать в Государственном архиве Астраханской области и в Центральном архиве литературы и искусства, где хранятся многие материалы семьи Хлебниковых. Использую и воспоминания участников этих событий, частью неопубликованных, хранящихся у их родственников, частью — разбросанных по старым и малоизвестным сегодня публикациям. В них, естественно, имеются некоторые разночтения, но все-таки общую картину составить можно.
В марте 1918 года шли интенсивные работы по созданию в Астрахани краевого университета. Ими руководили — народный комиссар просвещения К. И. Бакрадзс и уже известный нам заведующий отделом высшей школы этого комиссариата Н. Н. Подъяпольский. В мартовских документах отдела высшей школы заповедник еще не упоминается. Однако Чугунова—Сахарова позже писала, что «в марте 1918 года этот вопрос (о создании заповедника — Ю. Ч.) снова был выдвинут в Ученом обществе Астраханского университета местным натуралистом В. А. Хлебниковым». Как видим, Владимир Алексеевич снова и снова настойчиво возвращается к идее создания в дельте заповедных территорий. Не знаю, какое общество имела ввиду Нина Львовна, но как следует из документов наркомата просвещения 13 апреля была создана техническая комиссия, в которую вошли следующие лица: Шембель, Сахаров, Добров, Чугунов, Казанский, Футасевич, Аверьянов, Алексеев, Хлебников, Новиков, Добромыслов, Веблый, Соболев, Лощинский, Миловзоров, Ломан, Калашников, Рейншмит, Златницын. Привожу состав комиссии полностью, так как одни из них позже примут активное участие в создании заповедника, другие знакомы знатокам астраханской истории своими делами «во благо отечества», третьи.., третьи вычеркнуты из истории безжалостной рукой. Но об этом — позже.
…Организационные заседания проходили в здании комиссариата на площади Бурова. Отдел высшей школы работал здесь же в комнате № 8. В этом здании и в этой комнате, очевидно, возродились идеи создания в губернии заповедных территорий, но теперь уже и как мест проведения практики студентов-биологов университета. Кстати, кроме дельтовых участков, предполагалось создать участок или отдельный степной заповедник, очевидно, в районе озера Баскунчак (это, видимо, то же инициатива Хлебникова — именно там он работал в конце прошлого века). Но в ближайшие к тому времени годы озеро это оказалось вне территории Астраханской губернии. Видимо, поэтому, у организаторов заповедника не дошли до пего руки.
Осень и зима этого года были тяжелыми для астраханцев. Голод, война делали свое дело. Но эти трудные месяцы удивительно богаты на плодотворные начинания.
Осенью восемнадцатого, как вы помните, состоялось вторая экспедиция в ильмень Дамчик на судне «Почин», с которой я начал свой рассказ о заповеднике. В эти же дни создается университет. А 21 октября в культурно-просветительский отдел совета профессиональных союзов Астраханского края поступило заявление от купеческого сына П. М. Догадина. Процитирую его по публикации А. С. Маркова:
«В интересах создания художественного музея в г. Астрахани и с целью тем самым способствовать поднятию культурного уровня рабочего населения г. Астрахани, я предлагаю Астраханскому совету профессиональных союзов в собственность мое собрание картин, рисунков и автографов, подробно перечисленных в прилагаемом при сем списке с тем, чтобы это дело ширилось и росло и послужило основанием большому художественному музею. Я же со своей стороны по мере сил и возможности приложу старания к расширению и процветанию дела.
Павел Догадин.
Астрахань. 21 октября 1918 г. 3-й участок Набережная Кутума, угол Чесноковского ерика, собств. дом».
Молодые люди понимали, что настало время для инициативы, мудрые — что только так в эти смутные, голодные и холодные годы можно сохранить от уничтожения материальные, духовные и природные ценности, в конечном счете принадлежащие всему человечеству. К тому же надежда на «поднятие культурного уровня» пришедшего к власти «рабочего населения» не оставляла их…
12 ноября был подписан акт о приеме коллекции, в воскресенье — 15 ноября в доме Догадина на набережной Кутума состоялось открытие галереи. 20 декабря в газете «Красный воин» Велимир Хлебников опубликовал заметку, которая так и называлась «Открытие художественной галереи». В ней он описывал коллекцию, вернее, свои впечатления о ней. Например, такие:
«Составленное с большим вкусом собрание охватывает многие течения русской живописи, впрочем, не левее «Мира искусства».
«Дерзкий красочный мятежник Малявин, «Разин алого холста», представлен сдержанным наброском к «Бабам». Этот художник, давший на своих холстах неслыханную свободу красному цвету, из которого в языческом сумраке выступает смуглая женщина русских полей, он своими холстами первый приучил глаз зрителя к «красному знамени».
Есть в собрании картины Шишкина, Репина (впрочем — Хлебников: «И. Репин расписался в своем бессилии и особой дряблой слащавости, коснувшись темы «Прометея»), есть — Сапунов и Рерих, Нестеров и Суриков, Серов и Сомов, Врубель.
Видимо, кроме Союза изобретателей в тот год был создан в Астрахани и Союз художников, о чем свидетельствует следующая фраза Хлебникова: «Астраханские художественные силы, собранные теперь в общину художников, представлены красочным Кустодиевым, Мальцевым и Котовым».
Размышляя о астраханской галерее, Хлебников, естественно, не может не вспомнить о своих друзьях: «Может быть, в будущем рядом с Бенуа появится неукротимый отрицатель Бурлюк или прекрасный страдальческий Филонов, малоизвестный певец городского страдания; а на стенах будет место лучизму Ларионова, беспредметной живописи Малевича и татлинизму Татлина.
Правда, у них часто не столько живописи, сколько дерзких взрывов всех живописных устоев; их холит та или иная взорванная художественная заповедь.
Как химик разлагает воду на кислород и водород, так и эти художники разложили живописное искусство на составные силы, то отымая у него начало краски, то начало черты. Это течение живопиского анализа совсем не представлено в собрании Догадина».
Да, в собрании — не представлено, но в астраханской жизни того времени очень даже представлено. Многое и многие разлагали тогда на составные элементы, пытались создать все заново. Это, наверное, — характерная черта времени. И сегодня нет смысла проклинать или славить те годы. Это — история наша, такая — какая есть.
Отвлекусь немного от своего рассказа, чтобы представить вам еще одного человека, принимавшего участие в организации нашего заповедника, — Мелькума Ивановича Турпаева. Он родился в 1882 году в Астрахани. Здесь же в 190,3 г. закончил реальное училище, с 1903 по 1904 год был вольным слушателем физико-математического факультета Московского университета, а с 1904 по 1909 год — студентом Женевского университета, по окончании которого получил диплом химика. Работал ассистентом в Невшательском университете в Швейцарии, где получил диплом доктора физических наук. Но Астрахань, видимо, все-таки звала, и он вернулся в 1910 году, стал лаборантом Астраханской городской санитарной лаборатории. На некоторое время уехал в Подольск Московской губернии, потом вновь вернулся в Астрахань на должность лаборанта-химика Астраханской ихтиологической лаборатории, где и работал до 1922 года, был ассистентом кафедры химии Астраханского университета, ассистентом кафедры социальной гигиены Астраханского медицинского института. В 1926 году он опубликовал монографию «Теория и практика посола сельди в Астрахани», в которой впервые сформулировал теорию посола рыбы, описал химическую сторону этих процессов. М. И. Турпаев умер 24 октября 1939 года в Москве, где до этого заведовал кафедрой технологии рыбных продуктов Мосрыбвтуза.
В предреволюционные годы Турпаев некоторое время руководил работой сети метеостанций в дельте Волги. На одну из станций он принял работать наблюдателя по фамилии Киселев. Приезжая на эту станцию, Турпаев останавливался у Киселева, по вечерам они много разговаривали. Но вскоре Киселев исчез. А в августе 1918 года с отрядом красноармейцев он появился в Астрахани вновь, но уже под другой фамилией — И. П. Бабкина — ив качестве уполномоченного Совета труда и обороны с мандатом, подписанным Лениным. Как оказалось, после четырех лет каторги он бежал в 1913 г. с поселения в Иркутской губернии и, находясь на нелегальном положении, он скрывался под чужой фамилией. Работа на метеостанции помогла ему оставаться незамеченным. В двадцатые годы, когда Турпаев сменил В. А. Хлебникова на посту председателя Петровского общества исследователей Астраханского края и организовывал экспедиции по изучению соляных озер для получения соли, для посола рыбы. Бабкин дал ему от имени Советской власти своеобразную «охранную грамоту». В экспедициях по неспокойному краю это, видимо, было очень нужно. (Позже — в тридцатые годы — самого Бабкина, как и многих, не спасла от репрессий никакая охранная грамота.
Кстати, этот самый Бабкин ходатайствовал перед председателем Совнаркома об амнистии в отношении «разоблачившей» Кирова в 1919 году Вассерман. Это, как известно, ее не спасло).
Но вернемся в восемнадцатый год. В воспоминаниях Франгулова читаем: «В 1918 году в Астрахани был открыт Государственный университет. В университете была создана ученая комиссия. Председателем ученой комиссии был профессор зоологии Сергей Александрович Усов (ранее работавший в Московском университете), членами комиссии были профессора и преподаватели университета. Среди них я помню: зав. ихтиологической лабораторией Волго-Каспийского управления рыбных и тюленьих промыслов Чугунова Николая Лазаревича (большой любитель охоты), ихтиологи Ершов, Головкин, Киселевич, преподаватель физики Футасевич Н. П., ученый лесовод и орнитолог Хлебников В. А. и другие, фамилии которых я забыл. Одним из секретарей ученой комиссии был Павлинов Константин Константинович. Я работал тогда в созданном в марте 1918 года Союзе ружейных охотников».
В одном из очерков по истории заповедника, опубликованном в 1935 г. (авторы В. И. Доброхотов и А. М. Ермолаев), есть ссылка на протоколы заседаний этой комиссии, хранившиеся тогда в архиве заповедника (сейчас ни в архиве заповедника, ни в областном архиве мне их обнаружить не удалось). Там приведен полный состав этой комиссии: председатель—профессор Усов, члены — Скринников, Паращук, Дмитриевский, кооптированные — Хлебников, Новиков, Футасевич, Добросмыслов, Головкин, Недошивин, Киселевич, Чугунова, Ершов. Вторым пунктом повестки дня был доклад Подъяпольского о заповедниках. Постановлено было следующее: «По предложению т. Хлебникова, во-первых, обратиться в надлежащие учреждения Астрахани, в отдел хозяйства, внутреннее управление и областное Волго-Каспийское управление о том, что крайне необходима охрана животных и птиц, во 2-х, намечены участки для Заповедников: а) в районе pp. Быстреньких — Дамчик, в) между pp. Трехизбинки и Болдушки, е) между Каралатом и Никитинским банком на Обжоровском Бузане и Синем Морце».
На этом же заседании была избрана комиссия по организации заповедника в составе орнитолога Добросмыслова В. В., ботаника Чугуновой Н. Л., ихтиолога Ершова А. Ф., представителей Петровского общества Хлебникова и Киселевича.
Как развивались события в Астрахани дальше, я пока не знаю. Но в январе 1919 года Н. Н. Подъяпольский отправился в Москву к Луначарскому.
(Франгулов запишет позже — «Узнав, что в Москву по делам Астраханского Наробраза предет Подъяпольский Николай Николаевич, Ученая комиссия попросила взять на себя обязанность — ходатайствовать перед Совнаркомом об утверждении плана Ученой комиссии Астраханского университета о создании в Астрахани Государственного заповедника»). Не знаю, встречался ли Подъяпольский с Луначарским ранее, или это была их первая встреча, напомню только, что по свидетельству Ивнева в сентябре он приехал из Москвы в Астрахань вместе с Подъялольскнм. Возможно, что уже тогда Подъяпольский встречался с Луначарским и обсуждал планы создания Астраханского университета. Кстати, в январе девятнадцатого Рюрик Ивнев уже не работал секретарем наркома просвещения. По возвращении из Астрахани, осенью восемнадцатого он был назначен заведующим бюро по организации агитпоезда имени А. В. Луначарского.
Итак, Подъяпольский в Москве. Дальше позволю себе большую цитату и предоставлю слово ему:
«16-е января — юбилейная дата для Советской охраны природы. В этот день в 1919 году Владимир Ильич посвятил некоторое время вопросу охраны природы и дал толчок природоохранительной работе в РСФСР.
Утром 16-го, я, делегат Астраханского губисполкома был принят Анатолием Васильевичем Луначарским в Потешном дворце Кремля. Я обратился к Народному Комиссару по просвещению с целым рядом вопросов, касавшихся культурной работы в Астраханском крае, только что вошедшем в состав РСФСР. Среди этих вопросов был, между прочим, проект Астраханского университета о создании в крае крупных заповедников — дельтового, в устьях Волги, и солонцево-степного, в (районе великих степных озер. Выслушав меня, Анатолий Васильевич продиктовал т. Петровой, работавшей тогда в качестве его стенографистки, машинистки и личного секретаря, следующую, поразившую меня записку:
Дорогой Владимир Ильич!
Прошу Вас принять и выслушать тов. Подъяпольского, крупного советского работника из Астрахани. Думаю, что разговор с ним будет полезен.
А. Луначарский.
16 января 1919 года.
С того момента, как я услышал содержание этой записки, и до того, как вошел в кабинет председателя СНК, я плохо помню, что было. Я волновался, и это было неудивительно, так как мне, незначительному провинциальному работнику, предстояло видеть и даже разговаривать с самим Лениным. Кажется, передавая записку, Анатолий Васильевич сказал мне, чтобы в разговоре с Владимиром Ильичом я оттенил вопрос об охране природы.
Как во сне мелькнула Кремлевская площадь, пропускной пост, лестницы и коридоры бывшего здания судебных установлений, и я уже разговариваю с В. Д. Бонч-Бруевичем, заведовавшим тогда приемом у Владимира Ильича.
Бонч-Бруевич берет у меня записку Луначарского, на минуту уходит с ней и, возвратившись, просит подождать, так как Владимир Ильич занят разговором с Петроградом.
Кто-то идет в кабинет передо мной, потом вызывают меня. Прохожу через пустую комнату заседаний, у самой двери «его» кабинета встречаю Марью Ильиничну с ворохом бумаг. Волнуюсь как перед экзаменом в средней школе. Неловко отворяю дверь, путаюсь в ковре и вдруг вижу поднимающуюся мне навстречу фигуру Ленина.
Спокойный, но пронизывающий взгляд. Беглая улыбка. Короткое рукопожатие и я сажусь в указанное мне кресло как-то совсем успокоенным.
После нескольких вопросов он берет привезенные мной бумаги, быстро просматривает три доклада об учреждении Астраханского университета, об Астраханском отделении Российского пищевого научно-технического института, об учреждении Астраханских заповедников. Меня поражает то, что, читая каждый следующий доклад, Владимир Ильич по нескольку раз заглядывает и в предыдущий. Тогда я не понял, для чего он это делает, позднее, когда я лучше познакомился с работой и методами ее у Владимира Ильича, я догадался, что он благодаря своей исключительной эрудиции, не только сразу схватывал сущность дела, с быстротой выбирая ее из по провинциальному многословных докладов, но сейчас же искал обобщений, желая по трем разнохарактерным докладам составить себе общее представление о начинающейся культурной работе в Астраханском крае.
Пока Владимир Ильич читал, я успел присмотреться к нему самому и к окружающей его обстановке. Вид у Владимира Ильича был плохой: страдание от раны и непосильная работа по обороне и строительству молодой Республики, видимо, измучили его.
Обстановка комнаты поражала своей простотой. Владимир Ильич сидел за скромным письменным столом на фоне книжного шкафа. К этой ближайшей к нему обстановке, столь знакомой нам по известному портрету, на котором Владимир Ильич читает «Правду», остается прибавить еще несколько кожаных кресел вдоль стен и около стола, два узких зеркала в простенках, красный ковер без всяких вычуров во всю длину комнаты и несколько телефонных аппаратов в нише за полузадернутой занавеской, около которой скромная постель наподобие больничной койки и дежурный телефонист в военной форме.
Задав мне несколько вопросов о военном и политическом положении в Астраханском крае, Владимир Ильич высказал одобрение всем нашим начинаниям и, в частности, относительно проекта устройства Заповедников, сказал, что дело охраны природы имеет значение не только для Астраханского края, но и для всей Республики и что он придает ему срочное значение.
Вслед за тем он предложил мне составить к «завтрему» проект Декрета об охране природы».
Дальнейшие события разворачивались стремительно. 20 января состоялось первое заседание специальной комиссии по учреждению Астраханского заповедника и образованию постоянного органа по устройству заповедников в Республике. На заседании с докладом выступил Подъяпольский. Несколько строк из решения этой комиссии:
«Приветствовать начинания Астраханского университета, считая их вполне целесообразными. Выразить пожелание их скорейшего осуществления… Постановить вопрос о заповедниках и вообще об охране природы во Всероссийском масштабе посредством выделения в дальнейшем особого постоянного органа, на обязанности которого возложить разработку положения о заповедниках, а также организацию регулирования и инструктирования дела охраны природы в пределах Республики, причем, дальнейшую работу по организации заповедника при Астраханском университете подчинить в общем порядке вышеуказанному органу…».
Мне кажется, что это один из первых документов, посвященных охране природы и принятых при советской власти на республиканском уровне. Вот когда, оказывается, был задуман «особый постоянный орган» — прообраз нынешнего, с трудом рождающегося Госкомитета по охране природы! К сожалению, ни в 1919 году, ни позже начинание это не воплотилось в жизнь.
25 января состоялось второе заседание этой комиссии. Как и на первом, на нем председательствовал сотрудник Наркомпроса республики В. Тер-Оганесов, присутствовали ученые Г. А. Кожевников, Н. М. Кулагин, Б. М. Житков, С. А. Бутурлин, А. Ф. Коте. Предложение астраханцев было вновь поддержано «как со стороны самой идеи, так и со стороны выбора места, которое признано вполне подходящим». Была рассмотрена и смета расходов на заповедник, которая также была признана приемлемой. Комиссия не согласилась только с одним ее пунктом и признала необходимым принять смету — «исключив из нее статью расхода на забор, как нецелесообразную, взамен чего дополнить в соответствующем размере статью на живую охрану».
Это, видимо, было последнее заседание «межведомственной» комиссии по заповедникам, а с ней умерло и начинание со созданию «особого постоянного органа». Дальше организационные мероприятия проходили только в рамках Наркомпроса республики.
1 февраля 1919 года на заседании членов коллегии научной секции Наркомпроса рассматривалось (переданное туда ходатайство астраханцев. Несколько строк из решения: «Общее направляющее руководство организацией заповедника в Астраханской губ. поручить научному отделу, открыв для этой цели кредиты по соответствующим параграфам». Так что с первых дней существования заповедник был подчинен центральным органам и взят на их бюджет.
Однако процесс создания заповедника протекал не так гладко, как может показаться при беглом знакомстве с его историей. Были и объективные трудности. Не было, например, законодательного акта о порядке отведения земель под заповедники. Не было того самого декрета, о котором так любят говорить экскурсоводы.
И в связи с этим астраханцы вновь напрямую обращаются к Ленину. Вот строчки из докладной записки Совета ассоциаций Астраханского университета Председателю Совета Народных Комиссаров В. И. Ленину: «Согласно указанию наркомиссара по просвещению А. В. Луначарского, советом было возбуждено ходатайство об отпуске кредитов на устройство и охрану заповедников, а научный отдел Комиссариата просвещения дал по этому Ходатайству благоприятный отзыв… Так как средства на Астраханские заповедники на днях будут отпущены и университету 24 представляется возможность теперь же приступить к работам по их выделению в натуре и ведению научных наблюдений над девственной природой, что особенно важно в интересах охраны мест весенних станций перелетной птицы.., а также нерестилищ рыбы. Совет университета в заседании своем 6 февраля с. г. постановил поручить нам возбудить перед Вами ходатайство о скорейшем декретировании порядка заповедания поверхности суши, вод и недр земли».
Докладная эта подписана деканом естественного факультета Астраханского университета А. Скрынниковым и уполномоченным совета студенческих старост, студентом-медиком… Н. Подъ-япольским. .
Сейчас нелегко разрешить загадку этой подписи. Можно предположить, что кроме организатора университета и посланца губисполкома в Москву Николая Николаевича Подъяпольского мог быть еще и студент Н. Подъяпольский. Но возможно, что и Николай Николаевич, имевший до этого среднее специальное образование (ученый-лесовод), с организацией университета решил продолжить учебу на медицинском факультете. Ему было тогда около 34 лет. Однако не найдено пока никаких документов, подтверждающих эту догадку.
Кроме объективных трудностей, были субъективные, местные. Ко времени поездки Подъяпольского в Москву в Астрахани разгорелся конфликт между наркомпросом и ЧК при Реввоенсовете Астраханского края. Начался он с того, что руководство ЧК незаконно выселило астраханский наркомпрос из занимаемого им здания, того самого с комнатой № 8, где заседал отдел высшей школы, освободив его для себя. Последовал протест наркома Бакрадзе. Он ссылался на приказ по Приволжскому военному округу № 214, которым предписывалось всем губернским военным комиссариатам и квартирным отделам округа неукоснительно исполнять следующее правило: здания, принадлежащие различным заведениям наркомпроса и частные здания, используемые под школы, как высшие, так и всех других ступеней, занимать под постой войск и под военные учреждения только по соглашению с губернскими наркомпросами и только после того, когда будут заняты все помещения казарменного типа, бараки, частные дома и квартиры.
В ответ на это ЧК произвело два обыска в квартире Бакрадзе: 11 декабря 1918 года был произведен первый, при котором изъято два револьвера с патронами, золотой орден Станислава, серебряный орден Александра III, серебряный орден Николая II, серебряные деньги — 15 руб. 20 коп., медные — 1 руб. 15 коп.
Этого показалось мало. Через день был произведен еще один. Процитирую несколько фрагментов из протокола этого обыска.
Они очень интересны. Напомню только, что обыск проводился в квартире губернского комиссара народного просвещения.
«Протокол обыска.
1918 года декабря 13 дня. Гор. Астрахань. Военный следователь Революционного Военно-Полевого Трибунала Каспийско-Кавказского отдела Южного Фронта Трубицын, при нижеподписавшихся понятых, согласно ордеру Трибунала № 2 от сего числа произвел обыск в доме Александрова, в квартире гражданина Константина Ивановича Бакрадзе. При обыске присутствует супруга Бакрадзе. На требование следователя предъявить, согласно ордера, ценные вещи, имеющиеся в квартире, тов. Бакрадзе заявил, что никаких ценных вещей, за исключением немногого фамильного серебра и небольшой коробочки с вещами жившей ранее Эрны Васильевны Гертель… не имеется».
Обыск проводился тщательно и долго — с 10 до 16 часов. При обыске действительно не было обнаружено никаких ценных вещей, кроме коробочки со столовым серебром, принадлежавшей Гертель. «Из фамильных вещей с надписями и инициалами, удостоверяющими принадлежность семье Бакрадзе, обнаружены: 12 шт. серебр. позолочен, десертных ложек, серебряная кружка, полдюжины столовых ложек, две чайных, дамский золотой, малого размера медальон и золотые дамские часы. Из ценностей обнаружено в трех конвертах: в одном с надписью «мои» оказалось 2750 руб., в другом с надписью «Тамарочкины» оказалось 1956 руб. и в третьем с надписью «Леона» обнаружено 2375 руб. В коробке Зои Бакрадзе обнаружено 18 руб. 15 коп. мелкой разменной серебряной монеты. В буфете, в столовой, в книгах, по объяснению Бакрадзе, принадлежавших уехавшей в Саратов медичке Ксении Васильевне Атомасовой, оказались заложенными четыре облигации Рязанско-Уральской жел. дороги выпуска 1892 года…».
В квартире, как следует из протокола, было найдено также — около семи фунтов кишмиша, около весьми — куряги, небольшой мешочек с сушеною грушей (около трех фунтов), десять кусков туалетного мыла, три и одна восьмая фунта чаю, около четырех фунтов сахара, один пуд десять фунтов ржаной муки, двадцать два фунта белой муки. Вот это и было, наверное, по тем временам самое ценное в квартире комиссара.
Подписи понятых: Иван Миронович Дурников и Хайрулла Шарипов. Что было изъято при обыске у Бакрадзе, в протоколе не сказано. Народный комиссар по народному образованию отстаивал свою позицию по незаконно занятому зданию, но это кончилось только тем, что Бакрадзе был смещен с должности, здание, со всей мебелью и оснащением перешло к ЧК, а «штаб» по 26 созданию заповедника переместился с улицы Бурова в здание университета на Большой Демидовской. Таково было время…