Начинаю публиковать документальную повесть известного учёного-астраханца Юрия Сергеевича Чуйкова «Первая заповедь». Это исследование об истории Астраханского государственного заповедника им. В. И. Ленина. Скан и вычитка мои.
Юрий Чуйков
Первая заповедь
«Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьёт, подлежит суду».
Матф. 5:21.
Самолёт круто набирал высоту. Пассажиры, утомлённые долгим стоянием у регистратора, затем в секторе спецконтроля, в «накопителе», в автобусе, у трапа самолёта, наконец облегчённо вздохнули — раз взлетели, где-нибудь приземлимся — и стали устраиваться. Кто — вздремнуть, кто с книжкой или газетой. Стюардесса разнесла электронные игры — всем желающим. Рубль в час. Наступила относительная тишина: чуть внятно рокотала музыка в динамиках, приглушённые голоса пассажиров едва пробивались сквозь пелену, заложившую уши при взлёте, а мухи, путешествующие бесплатно в салоне самолёта Москва—Астрахань уже несколько дней кряду, те уж совсем неслышно летали в замкнутом пространстве — так высоко над землёй, куда их далёкие предки и не мечтали, наверное, забраться.
Задремал и я. Через полтора часа в салоне вновь зажурчал голос стюардессы: «Уважаемые пассажиры, через двадцать минут наш самолёт произведёт посадку в городе Астрахани, в аэропорту «Нариманово». Затем последовала короткая информация о древнем городе, его достопримечательностях, «всесоюзном огороде» и тому подобном. А в заключение, как обычно: «Неподалёку от города расположен созданный по декрету Ленина первый советский заповедник…».
Как много стереотипов и штампов создали мы вокруг себя — заповедей, предписаний. Проштамповали не только жизнь настоящую и будущую, но и прошедшую — историю, а она вершилась не по нашим предписаниям.
Любую книжку о заповеднике открой — там то же самое: декрет, личное указание, первое детище молодой Советской Власти и, затем, страницы безоблачной истории — все лучше и лучше, больше и больше… Ну а если заглянуть в архивы, посмотреть документы? Нет там декрета, подписанного Лениным, нет и личного указания. Но есть много, очень много интересных страниц, инициатив реализованных и нереализованных, инициатив поощрённых и наказанных. Есть все, чем полна была жизнь тех сложных и трудных лет, когда все пытались создавать заново.
Заповедь, заповедано, заповедник — эти слова всегда вызывали у меня ощущение древности, первобытности, дремучести какой-то, звучали почти заклинанием.
Заповедь — это и религиозное предписание, и строго обязательное правило поведения. Заповедать — значит завещать, предписывать определённый образ действий, соблюдение тех или иных правил, запретов. Так, во всяком случае, написано в словарях.
Итак, Астраханский государственный биосферный заповедник имени В. И. Ленина, первый советский заповедник. История его создания.
Её я постараюсь рассказать, ничего не выдумывая, пользуясь только документами и свидетельствами очевидцев. Хотя и те, и другие часто противоречат один другому. Воспоминая, записанные в разные годы, часто трактуют одно и то же событие по-разному. Это не удивительно: люди воспринимают жизнь по-разному, к тому же, одни из них более искренни, другие — менее.
1. Экспедиция
Осенью 1918 года вниз по течению Старой Волги шло небольшое научно-исследовательское судно под символическим названием «Почин». Судно это принадлежало ихтиологической лаборатории управления рыбными промыслами. На нем в низовья отправилась небольшая экспедиция для выбора места под заповедный участок. Точный состав экспедиции мне неизвестен. В книге «В устьях Волги», которую опубликует в 1927 году один из её участников — Николай Николаевич Подъяпольский, упоминаются несколько фамилий, но полный состав экспедиции не приведён. Рюрик Ивнев, принимавший в ней участие, позже в своих воспоминаниях напишет, что на экскурсию отправились (не считая команды «Почина») всего трое — он, Подъяпольский и Велимир Хлебников.
Подъяпольский же пишет, что возглавляла экспедицию Нина Львовна Чугунова-Сахарова — ботаник, один из организаторов нашего заповедника.
Провожал отъезжающих (а, может быть, и отправился вместе с ними) Николай Лазаревич Чугунов — в то время заведующий Астраханской ихтиологической лабораторией и муж Чугуновой-Сахаровой. Был, очевидно, на судне Владимир Алексеевич Хлебников, возглавлявший Петровское общество исследователей Астраханского края. Но его участие в поездке — это пока моё предположение. В известных мне публикациях и документах имя Владимира Алексеевича не упоминается. Только в одном месте своей книги Подъяпольский пишет следующее: «Всего этого богатства птичьего мира нам не пришлось увидеть, но мы услыхали о нем немало интересных рассказов от тт. Сахаровой и Хлебникова». Хотя поэт Велимир Хлебников и имел немалые познания в орнитологии, думаю, что о природе дельты экскурсантам все-таки рассказывали специалисты — Нина Львовна и Владимир Алексеевич.
Два человека впервые путешествовали по дельте — это поэт Рюрик Ивнев и Николай Николаевич Подъяпольский, заведовавший в то время отделом высшей школы астраханского наркомата просвещения.
Итак, на судне «Почин» собрались люди очень интересные, можно даже сказать — необычные.
Михаил Александрович Ковалёв родился в Тифлисе в 1891 году в дворянской семье, в 1908 году окончил Тифлисский кадетский корпус и поступил в Петербургский университет на юридический факультет. В 1912 году перевёлся в Московский университет и в 1913 году окончил его, получив диплом правоведа. Однако в этом же 1913 году вышла его первая книга «Самосожжение», подписанная псевдонимом — Рюрик Ивнев. Под этим именем он и вошёл в нашу литературу и историю. Рюрик Ивнев прожил долго: умер 19 февраля 1981 года.
А тогда, в восемнадцатом, он приехал в Астрахань как секретарь наркома просвещения А. В. Луначарского для участия в открытии Астраханского университета. Если следовать его воспоминаниям, записанным однако уже в тридцатые годы, он приехал в Астрахань вместе с возвращавшимися из Москвы Подъяпольским в сентябре. Хотя, как известно, открытие университета состоялось 9 ноября. В Астрахани Ивнев жил в большой и удобной, расположенной в центре города квартире Подъяпольского. С Велимиром Хлебниковым они познакомились в Петербурге ещё в 1913 году. Узнав, что Велимир в Астрахани (он приехал к родителям в августе 1918-го), Ивнев поспешил к нему. Велимир познакомил приятеля со своим отцом — Владимиром Алексеевичем Хлебниковым.
Ивнев был на шесть лет младше Хлебникова, которому вот-вот должно было исполниться тридцать три года, а жить оставалось всего около четырёх лет. Приятели, видимо, немало времени проводили в Астрахани вместе, были в театре на пьесе о Красной Армии, куда их пригласил сотрудник газеты «Красный воин» Буданцев. Город был на осадном положении, спектакль окончился рано, и Будапцев стал уговаривать Хлебникова написать рецензию на спектакль. Велимир долго отказывался, но Буданцев был настойчив, и все отправились на квартиру Подъяпольского. Далее цитирую Ивнева:
«И вот здесь, за столом, заваленным янтарным виноградом, Хлебников, после небольших попыток от этой, отнюдь не увлекавшей его роли, начал вяло писать, а потом более уверенно. Я с удивлением следил за тем, как белые листки бумаги быстро покрывались чёрными строчками его характерного почерка. Окончив писать, он протянул листки Буданцеву.
Тот, улыбаясь, прочёл и сказал: «Великолепно, изумительно, но только это не имеет никакого отношения ни к пьесе, ни к театру. А впрочем, это все равно пойдёт в номер». И он, продолжая улыбаться, взял ручку и набросал несколько слов о спектакле перед началом рукописи. И действительно, на другой день рецензия Хлебникова появилась в «Красном воине». Подписана она была начальными буквами «В. X.» А перед статьёй от имени Хлебникова было несколько буданцевских фраз о самом спектакле».
Хлебниковы жили тогда на улице Большой Демидовской (ныне ул. Свердлова) в доме № 53. Ивнев, видимо, часто бывал там. Квартира Хлебниковых была полна старых карт и книг, там и сям разбросаны были коробки от папирос, платяные щётки, металлические части различных инструментов.
Окрестности Астрахани кишели тогда бандами всех цветов, кроме красного, как писал Ивнев, и квартира Хлебниковых удивительным образом выпадала из той тревожной атмосферы, что царила кругом.
«Здесь не было ни этажерок, ни салфеточек, ни фарфоровых слонов, — писал Ивнев, — ни оленьих рогов, ни ширмочек, ни олеографий, ни горшков с фикусами, ни ваз с пыльными бумажными цветами, ни развешенных по стенам вееров. Здесь была какая-то особенная тишина, точно комната была вырвана из города и переброшена в безлюдную пустыню. В столовой стоял холодный самовар, чашки не были убраны. На клеёнке сиротливо лежало несколько виноградинок… Сам Велимир в холщовых брюках и сандалиях на босу ногу. Он сутуловат, на лице его тугая улыбка. Глаза его прощупывают мозг собеседника, будто собираются вынуть его; из черепной коробки и положить на фаянсовое блюдо или жестяную пепельницу. Он похож на человека, который знает больше того, что знают другие. Он разводит руками. Где-то в буфете, кажется, есть ещё виноград. Громадный буфет стоит, как сторож, караулящий столовую. Весь город завален сентябрьским виноградом. Вчера мы бродили в загородном винограднике, и нам не верилось, что сейчас восемнадцатый год, такая там тишина. Велимир говорил о союзе азиатских народов…».
Да, похоже Хлебников и виноград затмили почти все другие астраханские впечатления Ивнева. Он ни разу не упоминает в своих записях о цели поездки на судне «Почин» в низовья дельты. Для него это была не экспедиция для выбора участка под заповедник, а просто увлекательная экскурсия по дельте в приятной компании. Обидно, конечно, за заповедник, но мысли поэта заняты другим…
Николай Николаевич Подъяпольский родился в 1883 году в г. Вольске. С 1904 но 1910 год учился в Киевском политехникуме, после чего вернулся в Саратовскую губернию, работал агрономом, лесничим. Дата его переезда в Астрахань мне не известна. С февраля 1918 года он работал в комиссариате народного образования Астраханской губернии. Был знаком с Хлебниковыми, о чем свидетельствует Ивнев. По воспоминаниям Милицы Павловны Киселевой, записанным Константином Ерымовским: «В квартиру они (Хлебниковы — Ю. Ч.) посторонних не пускали. Даже родственников не всех принимали. Владимир Алексеевич дома писал и не терпел, чтобы его отвлекали. Исключение делалось для агронома Николая Николаевича Подъяпольского, с которым Владимир Алексеевич дружил и охотно засиживался.
Занимался он за большим столом, и тут можно было увидеть причудливые птичьи гнезда, коллекции яиц, чучелки и ещё разные предметы, которые не разрешалось трогать».
Последним участником экспедиции была Нина Львовна Чугунова-Сахарова. О ней не известно почти ничего. Осталось только несколько опубликованных научных работ о лотосе и Астраханском заповеднике. Известно, что она ещё в дореволюционные годы изучала ту единственную тогда в дельте заросль лотоса в ильмене Дамчик. А следовательно, именно ей мы обязаны выбором этого места под заповедный участок.
Следы Чугуновой-Сахаровой, как и многих, теряются в тридцатые годы, и мне пока не удалось обнаружить никаких, оставшихся после неё документов.
В 12 часов того неизвестного нам сентябрьского или октябрьского дня, узнав по телефону от Николая Лазаревича Чугунова о готовности судна, Подъяпольский, проводивший запись слушателей в Астраханский университет, передал свои дела товарищам и на извозчике поспешил к себе домой за Ивневым. Заехав за Велимиром Хлебниковым, они направились на Эллинг, где ждал их «Почни».
Судно отвалило от берега, выбралось на речной простор и двинулось вниз по течению. Позади остался беспокойный город. Запах гари после январских боев и пожаров ещё не выветрился с его улиц. Осеннее солнце палило уже не так жарко, как в июле и августе, когда руины торговых зданий сгоревшего центра города раскалялись почти так же, как во время пожара. Летний относительный достаток в продовольствии уже иссякал, надвигались грозящие голодом холодные и ветреные зимние месяцы.
Все участники экспедиции долго стояли на палубе. Ученые рассказывали новичкам о дельте, буграх Бэра, животных и растениях, обитающих здесь. То же примерно рассказываем гостям и мы в наши дни, отправляясь на Дамчикский участок заповедника той же самой дорогой.
Но в те дни берега Волги у города были заставлены пустыми нефтеналивными баржами. Пути в Баку были отрезаны там хозяйничали англичане, и баржи стояли без дела в ожидании лучших времён.
За городом и река, и её берега становились — чем дальше тем — более пустынными. Через несколько часов пути на левом берегу Старой Волги показались рыбный промысел и село Самосделка. Весенняя путина в 1918 году была очень обильной, но невозможность вывезти рыбу в центральную часть страны привела к тому, что огромные её запасы скопились в Астрахани и на промыслах. Развелось множество насекомых-вредителей, запасы засоленной рыбы портились, приходилось их уничтожать.
Ниже Самосделки река стала уже, и вот — поворот в Быструю, миновали устье ильменя Дангар, высокий тростник по берегам закрыл обзор, и путешественники спустились вниз, в каюту, на ужин. К вечеру сгонный ветер стих, течение в Быстрой замедлилось, а затем сменилось на обратное — вода возвращалась в реку. Море — рядом. За хутором Крысино «Почин» развернулся и стал на якоря.
Участники экспедиции собрались на палубе, слушали голоса ночной дельты, разговаривали. О чем? Можно только догадываться.
Возможно — о будущем. Не исключено, что именно здесь отшлифовывались мечты Велимира о строительстве подводных дворцов для изучения глубин моря, а яркие звезды над ночной дельтой манили воображение поэта к тайнам Космоса, почему он и предлагал построить на горе Богдо замок для исследования неба Лебеди и.
Казалось, все только начинается. И омытая первой кровью гражданской войны страна стоит на пороге сказочных свершений, когда колодцы, вырытые в пустыне, покроют её садами. Когда человеческие волны из России, Китая и Индии встретятся на безбрежных просторах Прикаспия, и здесь — в Астрахани «будет построен Храм изучения человеческих пород и законов наследственности, чтобы создать скрещиванием племен новую породу людей…». И все человечество объединится в единую общину, связанную единой для всего земного шара школой-газетой, в мгновение ока по радио переносящей в любой уголок планеты новости и идеи, выработанные лучшими умами человечества…
Об этом же думал поэт при открытии университета в Астрахани. А, может быть, речь шла о более прозаических и насущных вещах? О том, как накормить голодных, как сделать так, чтобы жилось всем сытнее, счастливее, лучше? Рассказы Чугуновой, возможно, натолкнули Хлебникова на мысль о возможности использования в пищу не только рыбы, но и микроскопических обитателей водоёмов: «Есть мнение, что возможна выработка «озёрных щей», так как вода высыхающих ильменей насыщена мельчайшими живыми существами и, будучи прокипячена, очень питательна; вкус напоминает мясной отвар. В будущем, когда будет исследована съедобность отдельных видов этих невидимых обитателей воды, каждое озеро с искусственно разведёнными в нем невидимыми обитателями будет походить на большую чашку озёрных шей, доступную для всех». Так, как всегда с присущим только ему оригинальным ходом! мыслей напишет он этой же осенью в связи с созданием в Астрахани Союза изобретателей.
То, что о жизни водоёмов дельты многое говорилось во время экспедиции, подтверждают и строки Подъяпольского. Такие, например: «Полои особенно богаты пищей для рыбьей молоди. Если взять там воды и рассмотреть её под сильной лупой, то становится видно то, чем живёт вся эта рыбья мелочь. Водятся в этой воде во множестве мелкие рачки-дафнии, снуют проворно циклопы. Много в воде и всяких личинок насекомых, например, комаров, стрекоз, разных жуков.
Учёные и специалисты рыбного дела недаром считают полойные площади и ильмени питомниками рыбы». И ещё: «Отмирающие части растений, произрастающих в дельте, падают на дно ильменей и образуют полужидкую чёрную массу, так называемый баткак. Это чрезвычайно питательное вещество, подобное чернозёму. Он обуславливает пышное развитие растительного и животного мира в дельте».
Не правда ли, очень близко?
Ночная тишина сковывала воду и воздух вокруг солнца, постепенно иссяк и тихий разговор. Слышнее стала возня кабанов в крепи, писк птиц. В войну и революцию обезлюдела дельта, больше стало в ней дичи.
Взошёл месяц, заблестели покрытые росой тростники. Где-то завыли волки. И разговор повернул в другое русло. Хищники, Много их стало в дельте. Кто вреднее? Баклан или ворона? Волк или орлан? Люди… Они тоже бывают страшны. Особенно, когда страна взбудоражена, перевёрнута войнами, революциями… Много об этом думал Владимир Алексеевич Хлебников. Молодые спорили о будущем, отрицая опыт старших, мечтали построить свой, новый мир, где все будет по-другому, лучше, умнее, справедливее.
А старики? Они уже знали многое, знали, что может из этого выйти. Можно перестроить страну, общество, человека. Можно. Но, Господи, как это трудно! «Не убивай…», —сказано в Библии. Ему — атеисту и дарвинисту, тем не менее, совершенно ясна была эта истина. Не так, не так все должно быть. Все самое лучшее в человеке, в обществе развивается очень медленно. В следующем, 1919 году Владимир Алексеевич напишет такие простые, точные и ясные строки: «Человеку легче победить и подчинить себе силы природы, чем самого себя. В этой борьбе человека со своими издревле наследственными звериными побуждениями одним из самых важных средств к победе является привычка. Каждая пролитая капля чужой крови облегчает пролитие следующей капли и, наоборот, чем реже человек видит кровь, тем труднее ему смотреть на неё. Для совершенствования человеческой личности в полном высшем смысле этого слова вредно всякое убийство, вредно даже косвенное участие в нем…».
Эти слова были произнесены Владимиром Алексеевичем на съезде лесоводов в Астрахани в 1919 году. Сказаны они были по поводу только начинавшейся тогда компании борьбы с хищными животными. Хлебников считал, что самым опасным хищником на земле является человек и пока он не обуздает себя, о вреде других позвоночных говорить не стоит… Последующие годы и десятилетия только подтвердили его слова.
И если Владимир Алексеевич был в тот вечер на корабле вместе со своим сыном, не исключено, что он рассказал свою версию одной буддийской легенды.
Однажды божество, спустившись на землю в образе куропатки, быстро убедилось, что здесь все идёт совсем не так, как должно было быть по первоначальному плану. Тогда оно собрало всех животных и научило их правильной жизни. Слону было велено на водопое быть поосторожнее и медленнее втягивать своим хоботом воду, чтобы обитающие в ней животные успели удалиться. Обезьяне предписывалось осмотрительнее бросать плоды с деревьев, чтобы не причинить вреда тем, кто под деревьями живёт. Заяц должен был умерить свой бег, чтобы от него не страдали существа, населяющие воздух. Каждому было сказано слово. Звери послушались. Глядя на них и люди изменили свой образ жизни. И на земле наступила благодать…
В этот момент где-то за тростниковой крепью прозвучал выстрел. Подъяпольский и Ивнев забеспокоились. Им объяснили, что это браконьеры, контрабандисты или красные моряки, которые охраняют подступы к дельте от английского флота.
Похолодало, появился туман, все спустились в каюту. Ночью «наши поэты», как называл их Подъяпольский, переполненные впечатлениями, выбрались на палубу. Но над водой стоял такой туман, что не было видно ни звёзд на небе, ни тростников у берега реки, ни даже удалённых частей собственного судна. «Разочарованные поэты, основательно продрогнув на палубе, возвратились в каюту и залегли до утра». Так заключил этот день Подъяпольский.
Но поэты — есть поэты. Рюрик Ивнев в своих воспоминаниях описал это так: «Ранним утром, ещё до восхода солнца, мы с Хлебниковым вышли на палубу. Такой тишины и такой космической неподвижности мы никогда в жизни не наблюдали. Об этом мы заговорили с ним сразу, как будто наши чувства были слиты воедино.
Все вокруг как бы застыло и окаменело. Мы сравнивали себя с листьями, застрявшими в тысячелетних камнях. Нам казалось, что от этой неподвижности в наших жилах остановилась кровь. Все это было до того непохоже на настоящую жизнь, что мы начали сомневаться в нашем существовании. Нас окружал лес камышей. Мы стояли на палубе, как заворожённые, как вкопанные, как остолбеневшие.
— Нет, это сказка, — сказал Хлебников. — Она бывает только раз в жизни».
Следующий день искупил вес потери. Путешественников разбудил шум мотора. Это команда опробовала металлический катерок, приведённый на буксире из города. К нему была прицеплена деревянная весельная лодка. И этот транспорт ожидал путешественников, чтобы отправиться в загадочный ильмень Дамчик. После быстрого завтрака все спустились в катер и отправились (очевидно, по ерику Колбину) к горлу Дамчика. Протоки и ерики дельты в это время года были заполнены ещё погруженной растительностью, которая постоянно наматывалась на винт катера. Приходилось часто останавливаться, моторист перебирался в причаленную к корме лодку и освобождал винт. Приходилось браться и за шесты. Но вот, наконец, цель достигнута: «Мы круто завернули направо и с левой стороны протока увидели, наконец, то, ради чего совершали эту поездку: между стеной камыша и свободной поверхностью воды, колыхаемые ветром, выстроились сравнительно неширокой полосой огромные листья лотоса».
Нина Львовна Чугунова-Сахарова знала об этой заросли с 1914 года, когда проводила в дельте свои исследования по плану Астраханской ихтиологической лаборатории. «Участвуя в очередных морских рейсах на моторном судне лаборатории «Почин» и изредка заезжая в ильмень Дамчик, место главных зарослей лотоса и обязательно в период цветения», как писала она позже.
Немало было рассказано ею о лотосе участникам этой экспедиции. Она была уверена, что лотос принесли в дельту калмыки. Бывая в калмыцких степях, она слышала от старых людей, что лотос по их представлениям неотделим от их Божества. Будда восседает на цветке лотоса. Он олицетворяет собою вечную жизнь, вечность. При перекочёвках калмыки возили с собой орехи и, останавливаясь летом возле воды, высаживали его. Цветок лотоса у калмыков носил название — табола.
Удивительно устроен лотосный орех. Он покрыт сверху твердой скорлупой. Под ней — две сросшиеся семядоли. В желобке между ними лежит маленькое растеньице. Оно ярко зелёного цвета, несмотря на то, что находится в полной темноте. В нем все приготовлено для будущей активной жизни. От первичного узла отходит крючкообразный стебелёк со свёрнутым в копьевидную трубочку крохотным листом, рядом второй такой же стебелёк с листом, но меньшего размера. Вниз от листа идёт зачаточный корешок, на корешке и стебельке точками отмечены будущие шипы. Внутри корня и стебельков готовы уже воздушные каналы, пронизывающие взрослое растение. Вот так все взрослое растение в миниатюре повторяется в зародыше. Нет только цветов.
И этот согнутый «в три погибели» зародыш ждёт своего часа. Иногда очень долго, несколько лет, десятилетий или столетий — так долго сохраняется в нем жизнь. В нашем понимании — действительно — вечность.
Лотос произвёл большое впечатление на приезжих. Во всяком случае, Рюрик Ивнев заканчивает свои астраханские воспоминания именно им: «Может быть, со временем из памяти выплывет что-нибудь ещё, а пока я помню только то, как мы спускаемся со сходней в Астрахани. Хлебников вручает мне, как драгоценный папирус, ослепительно белый лотос. Он улыбается и говорит, что этот цветок считается священным. Велимир любил иронизировать над символами и любоваться их минутным великолепием».
Второй вариант воспоминаний Ивнева звучит так: «При прощании Хлебников сорвал один из бесчисленных лотосов, окружавших нас, и молча протянул мне, протянул не так, как сделали бы другие, а по-своему, с какой-то трогательной неуклюжестью. «Это… это… от дельты Волги», — тихо-тихо, почти шёпотом промолвил он.
Я долго хранил этот лотос, но в бесконечных моих странствиях по свету не сумел его уберечь…».
Все неточности этих воспоминаний станут видны из дальнейшего повествования. Замечу только, что каждый поэт… имеет право на легенду. К тому же, кому не хочется получить в сказочном месте легендарный цветок от фантастического поэта. И пронести его через всю свою долгую жизнь… Правда, кто хоть раз видел живой цветок лотоса, никогда не назовёт его ослепительно белым.
Подъяпольский же записал: «…цветов лотоса нам не пришлось увидеть: в массе он уже отцвёл, но в зарослях можно было найти плоды. Однако разыскивать их не входило в нашу задачу. Нам нужно было видеть местонахождение заросли лотоса для того, чтобы впоследствии можно было объявить это место заповедным. Устройство заповедника здесь было признано необходимым для сохранения лотоса от окончательного истребления. На ильмене Дамчике, между речками Быстрой и Коклюй и дальше до взморья, определив положение заросли, мы и наметили место будущего заповедника.
Покончив с этим, мы повернули обратно и через Дамчик пошли в Быструю».
Затем они пересели в весельную лодку, поскольку стало очень мелко и с остановками на корягах и мелях выбрались, наконец, почти к самому морю. Моря, однако, они не увидели, потому что между выходом из протока и морем были заросли ежеголовника и сусака шириною около десяти километров. Видны были только мачты рыболовецких судов, да вдалеке дымил какой-то пароход. Может быть, наш, а, может быть, английский. Такдумали наши путешественники. Мужчины даже пытались влезть на мачту лодки, но разглядеть им ничего не удалось.
Я думаю, что лодка путешественников находилась примерно в том месте, где в Быстринской Бороздине сейчас расположена ближайшая к центральному кордону экскурсионная заросль лотоса.
К судну вернулись вечером, и в сумерках «Почин» двинулся в обратный путь. Шли ночью, в полной темноте, погасив все огни и закрыв темными шторками окна кают. Откуда-то со стороны Бахтемира доносились пушечные залпы. В дельте было небезопасно. Даже когда в месте ответвления от Бирюля Бирюленка судно рисковало выскочить на мель, и пришлось идти под наметкой, фонарь для её освещения прикрыли специальным колпаком, чтобы свет па. дал на воду и то не далеко от судна. В Старой Волге прибавили ходу. Но вдруг путь судну преградила лодка. Как выяснилось потом, в ней отправились на губернский профсоюзный съезд пятеро делегатов от рабочих рыбных промыслов из деревушки под названием Новый свет. Взяв судно «на абордаж», они стали просить подвезти их до города. Лодку с делегатами прицепили к корме, и все в ней, кроме рулевого, улеглись спать. Оставшаяся часть пути прошла без происшествий. По утру делегаты, среди которых было двое калмыков, перебрались на судно и долго беседовали с членами экспедиции.
Астрахань встретила путешественников все теми же пустыми баржами, «безработными» речными пароходами с заколоченными окнами, лесом судовых мачт на Эллинге.
Так закончилась эта несколько необычная экспедиция. Правда, Рюрик Ивнев имел ещё немало острых ощущений. По дороге в Москву на какой-то маленькой станции его приняли за Керенского и арестовали. В ответ на предъявленные им документы с подписью Луначарского комендант станции выложил целую пачку своих, заготовленных на все случаи жизни — с подписями красных командиров, белых генералов, жёлтых атаманов… Только вмешательство солдата, бывавшего в штабе Керенского, выручило нашего поэта. Впрочем, все закончилось мирно. Хотя в самом происшествии этом нет ничего удивительного, в те времена — дело обычное. К примеру, ровно через год после случая с Ивневым, в сентябре 1919 в Астрахани пытались арестовать Кирова, приняв его за авантюриста-иеромонаха Илиодора. Кончилось это, однако, уже не так безобидно. «Опознавшая» Кирова коммунистка Рахиль Вассерман и секретарь губисполкома Иван Иванов, руководивший арестом и допросом Кирова, были приговорены к расстрелу. Приговор удалось исполнить только в отношении Вассерман. Иванов, как старый большевик, не раз бывавший в Астраханской тюрьме до революции, в этот раз из неё бежал. Но это уже другая история… Таково было время.
продолжение следует…
Ю.Чуйков Первая Заповедь, Астрахань, 1992, С. 3-14. Всего в книге 68 страниц.